Дзен
ВК
еженедельной рассылке
Телеге.
С 19 февраля Marina Gisich Gallery представляет новую живописную серию Виталия Пушницкого "Ожидание".
Призрак большого стиля бродит по российскому современному искусству. Желание в новейшее время говорить с внушительностью, уверенностью и содержательностью старых мастеров очень велико. Но не получается. «Разумное, доброе, вечное» присвоено, инструментализировано и обслуживает государственные популистские нужды, а фигура художника, без экивоков говорящего о непреходящем, репрессирована концептуалистским дискурсом и реабилитации пока не подлежит. Однако, Виталию Пушницкому годами удается быть вызывающе серьезным, не становясь объектом насмешек. При явном внимании к действительности политической, социальной, исторической, масс-медийной, художник окопался на территории онтологии. Правда уверенности и внушительности это не добавило.
Работы на этой выставке разнородны тематически и формально - это продолжения уже выставлявшихся серий: «Точки», «No man's land», «Выход», "Ожидание". Исходный материал самый простой, подножный, биографический. Вот фото из семейного архива, вот кадр из просмотренной когда-то передачи, вот интерьеры разоренного НПО «Сигнал» где проходила одноименная нашумевшая выставка, вот контейнер для крупного строительного мусора (художник сейчас делает ремонт), вот витрины, аттракционы, скульптура, натюрморты, увиденные в поездках, вот мастерская. Однако, случайность зарисовок и фотографий, их спонтанный отбор, мельтешащая пересортица недавних впечатлений, увязнув в толще живописи, обрела странную торжественность.
Поверхность холстов Пушницкого - это всегда история противостояния. Изобразительные, повествовательные усилия наталкиваются на аутоагрессивные жесты – смывание, сошлифовывание, сдирание, заклеивание, закрашивание. Цвет, перекрывается толщей монохрома. Трехмерное иллюзорное пространство отменяется чужеродными плоскими красочными нагромождениями. Высказывания обрываются на полуслове, перекрикивают друг друга. Две противоречащих чувства – необходимость говорить на пределе серьезности и разочарование в возможности такого говорения слой за слоем образуют материальность картины.
Работы Виталия, написанные в последнее время, аккумулировали коллективное ощущение затянувшегося окончания исторического этапа и связанные с этим моментом тяжелые предчувствия. Эпоха по инерции еще сверкает, как забытая в ночи карусель, но дни ее уже сочтены. Однако, томительное, нервно вздрагивающее, завязанное на повестку дня ожидание противоречит этике Пушницкого.
Чтобы не сбиваться с величавой скорбной экклезиастовской поступи художник растворяет личное время в большом историческом. Вместе с ощущением беспрецедентности текущего момента пропадает и безысходность. Не о чаяниях, надеждах, страхах или прогнозах рассказывает Виталий. Его ожидание – совершенно иное. Средством от общей (закономерной) апатии и тревоги Пушницкий полагает безэмоциональное сознание неизбежности конца. Скелет на скамейке у высохшего водоема, череп на фрагменте барочного распятия, череп, забытый посреди рабочего стола указывают на итог и предел всех ожиданий. Созерцание последней черты модулирует иммунитет к волнениям в новостной ленте. Это единственное, чем стоит мужественно и осознанно заниматься до наступления неизбежного итога, ожидающего каждого человека. Невротической сверке часов, мучительному метанию между уходящей эпохой и очевидно неуютным завтрашним днем, Виталий противопоставляет очищающую работу смерти. Она остраняет, монументализирует, наполняет величием и смыслом каждое мгновение до своего прихода, придает ему эпический масштаб. Не зудящая надежда угадать будущее и подстроиться под его запросы, а твердое создание неотвратимости конца, дает художнику ресурс серьезности, позволяет говорить на большие, запредельно большие темы.
