На Второй сцене Мариинского театра покажут одноактные балеты "Ленинградская симфония" и "Concerto DSCH".
Ленинградская симфония
К началу 1960-х годов за Седьмой симфонией Шостаковича стояла широко разработанная мифология: начало работы над ней в бомбардируемом Ленинграде, доставка партитуры самолетом в осажденный город (см. у Ахматовой в «Поэме без героя»), прямая трансляция на передовую из блокадного города в день его предполагаемого взятия и так далее. Сам автор – живой и активно действующий – сделался отчасти мифологическим персонажем. В игровой ленте Захара Аграненко «Ленинградская симфония», вышедшей на экраны в 1958-м и посвященной как раз ленинградской премьере сочинения, Шостакович оказывался единственным персонажем под реальной фамилией – и в кадре не появлялся, оставаясь сверхгероем мифа. Все это важно знать, чтобы оценить груз, который принимал на себя хореограф Игорь Бельский, приступая к постановке балета на музыку первой части симфонии.
На премьере балет назывался «Седьмая симфония» – заголовок сухо жанровый, стерильный. Возможно, так Бельский пытался дистанцироваться от тяжкого, обязывающего мифа этого сочинения: Седьмых симфоний много, «Ленинградская» только одна. Хореограф прежде всего решал две формальные задачи. Во-первых, создание абстрактно-метафорической, чисто танцевальной системы – в противовес «реалистической», любившей длинные титулы, бутафорию и антикварную мебель, но почти не танцевавшей хореодраме 1930–1950-х. Во-вторых, построение танцевальной структуры, аналогичной структуре музыкальной, что впоследствии было обозначено термином «хореографический симфонизм».
Решить эти задачи Бельский ранее пытался в трехактном балете «Берег надежды» (1959). В 25-минутной «Седьмой симфонии» принцип был доведен до абсолюта. Герои балета – Юноша, Девушка, Предатель. Силы зла представляют условные Варвары, об их родословной говорят лишь некоторые жесты да коричневый цвет комбинезонов. На конкретное место действия намекает силуэт башни со шпилем, данный в несколько штрихов на белом заднике-экране. Сцена вообще пуста, только емкие задники-плакаты сменяют друг друга: балет оформил не маститый сценограф, а график-плакатист Михаил Гордон. Никаких разрушенных ленинградских фасадов, противотанковых ежей, бутафорского оружия, свастик и реальной униформы, как это могло быть в балете на тему блокады еще лет десять тому назад.
Балет готовили «вне плана», в нерабочее время, под магнитофонную запись (что тогда было внове). «Седьмая симфония» – вместе с «Каменным цветком» Григоровича – вывела на сцену поколение молодых артистов, с именами которых сегодня ассоциируется эпоха оттепели. Ее, балетной оттепели, символом стал именно прыжок-взлет Юрия Соловьева в партии Юноши, прыжок «космического Юрия», как потом стали называть танцовщика (даром что премьера балета Бельского состоялась через два дня после полета Гагарина).
В партии Юноши также выступали Анатолий Нисневич, Олег Соколов, Александр Грибов; их Девушками были Алла Сизова, Калерия Федичева, Габриэла Комлева, Наталья Макарова.
Начиная с шестого представления (6 июня 1962 года) балет назывался «Ленинградская симфония». Получившую зрительский успех и партийное одобрение постановку растиражировали в театрах Советского Союза. На родной сцене спектакль возобновили в 1991-м и реконструировали в 2001-м. По традиции его исполняют дважды в сезон, в самые важные для петербуржцев даты: День снятия блокады и День Победы.
«Ленинградскую симфонию» Бельского почти сразу назвали поворотным пунктом в истории советского балета и прямой наследницей «Величия мироздания» – легендарного спектакля Федора Лопухова на музыку Четвертой симфонии Бетховена, прошедшего единственный раз в 1923 году при полном недоумении наблюдателей. Идею балета-симфонии Бельский позже развернул в огромное полотно «Одиннадцатая симфония» на музыку одноименного опуса Шостаковича, уже на сцене Ленинградского Малого оперного театра (1966). Опыт оказался не столь удачным, к постановке симфоний Бельский больше не возвращался, однако хореографический симфонизм как структурная модель и как художественная идеология надолго стал idée fixe теоретиков советского балета.
Богдан Королёк
Concerto DSCH
Concerto DSCH на музыку Второго фортепианного концерта Шостаковича – седьмая постановка Алексея Ратманского на сцене Мариинского. Сегодня в репертуаре театра три его сюжетных балета: остроумные и ироничные «Золушка» и «Конек-Горбунок» и лаконичная «Анна Каренина». Есть у труппы и опыт исполнения бессюжетной хореографии Ратманского – в 1998 году были поставлены пронзительно эмоциональный, изысканно стильный «Средний дуэт» и тягуче чувственная «Поэма экстаза». Concerto DSCH, в котором тоже нет литературного сюжета, другой – веселый, озорной, до предела насыщенный движением. Ратманский словно боится пропустить подходящий для танца музыкальный мотив. Такая жадность до движения, концентрированность хореографического текста захватывает и артистов, и зрителей. Ратманский – бесспорный мастер бессюжетной хореографии, умеющий с виртуозной легкостью выстроить форму из череды соло, дуэтов, трио и массовых сцен и с безупречным вкусом наполнить ее поражающими воображение пластическими сочетаниями. Concerto DSCH – блестящий тому пример. Разгадывать головоломки его предельно музыкальных комбинаций оказалось задачей, увлекательной для артистов Мариинского.
Этот спектакль создан в 2008 году для New York City Ballet, и он идеален для труппы, ориентированной на инструментализм танца и ансамблевость. Более того, Ратманский называет его «портретом этой труппы». А с другой стороны, текст Concerto DSCH и стилистика его сцен наполнены отсылками к советским реалиям, которые не могут быть поняты в полной мере американскими артистами, а для русских исполнителей и зрителей несут за собой целое поле ассоциаций и вызывают живой эмоциональный отклик не только на уровне пластического содержания. Для тех, кто не знаком с советской скульптурой, не имеет представления о физкультурных парадах и излюбленных приемах советской хореографии 1920 – 50-х годов, многие высокие поддержки Ратманского останутся просто замысловатыми позами, а жесты – всего-навсего оригинальными выдумками балетмейстера. Чтобы почувствовать и передать элегическую целомудренность адажио, надо посмотреть хотя бы пару советских фильмов, с воспевающими искреннюю простоту вечерними встречами застенчивых влюбленных, где робкий поцелуй украдкой был пределом дозволенного. А в энергичном драйве финальной массовой сцены, дышащей жизнерадостным оптимизмом, узнается советское общепринятое отсутствие сомнений в светлом будущем.
Ратманский, очевидно, очарован музыкой Шостаковича и духом его времени и в балете бережно его воспроизводит. В название хореограф вынес музыкальный автограф композитора (четыре ноты, записанные в немецкой нотации, составляют инициалы Шостаковича – D.Sch.), не имеющий прямого отношения ко Второму концерту, но определяющий стилистическую принадлежность балета. Как когда-то Баланчин, отдавая дань уважения императорской русской сцене, назвал балет на музыку фортепианного концерта Чайковского Ballet Imperial.
Concerto DSCH – второй «русский» балет Ратманского, поставленный за рубежом и перенесенный на российскую сцену, в котором многое ощутимо и понятно в полной мере только русским исполнителям. Первыми были «Русские сезоны» (созданные также для труппы NYCB) с мотивами русского фольклора. Показавшийся западным критикам парадоксальным отъезд за океан в поисках своих культурных корней позволил хореографу отдалиться от сильных традиций сценического представления этих культурных корней и представить их в новом ракурсе. С Concerto DSCH получилась похожая история. Постановка для NYCB продемонстрировала талант Ратманского сочинять разнообразные и увлекательные комбинации, изощренные, но всегда логичные композиционные построения и рисунки, заражать стихией свободно льющегося танца. Та же постановка для Мариинского театра раскрыла еще и тонкого стилиста, вместившего целую советскую эпоху в одноактный балет.
Ольга Макарова