5 мая состоится показ одноактного балета "Весна священная".
«Замысел "Весны священной" зародился у меня еще во время сочинения "Жар-птицы". Мне представилась картина языческого обряда, когда приносимая в жертву девушка затанцовывает себя до смерти. Однако это видение не сопровождалось какой-нибудь определенной музыкальной мыслью <...>. Я говорил Дягилеву о "Весне священной" еще до его приезда ко мне в Лозанну в конце 1910 года <...>. В июле 1911 года, после премьеры "Петрушки", я поехал в имение княгини Тенишевой под Смоленском, чтобы встретиться там с Николаем Рерихом и составить план сценария "Весны священной". Я занялся работой с Рерихом, и через несколько дней план сценического действия и названия танцев были придуманы. Рерих сделал также эскизы своих знаменитых задников, половецких по духу, и эскизы костюмов по подлинным образцам из коллекции княгини Тенишевой. Между прочим, наш балет носил русское название "Весна священная".Le Sacre du printemps – название, придуманное Бакстом, годится только для французского языка. На английском языке название The Coronation of Spring ("Венчание в есны") ближе к моему первоначальному замыслу, чем The Rite of Spring ("Весенний обряд").
<...> Я торопился с окончанием "Весны", поскольку мне хотелось, чтобы Дягилев поставил ее в сезоне 1912 года.<...> Что премьера в 1913 году "Весны священной" сопровождалась скандалом, вероятно, уже всем известно. Однако, как это ни странно, я сам не был подготовлен к такому взрыву страстей. Реакция музыкантов на оркестровых репетициях не предвещала его, а действие, развертывающееся на сцене, как будто не должно было в ызвать бунта. Артисты балета репетировали месяцами и знали, что они делают, хотя то, что они делали, часто не имело ничего общего с музыкой. "Я буду считать до сорока, пока вы играете, – говорил мне Нижинский, – и мы увидим, где мы разошлись". Он не мог понять, что, если мы и разошлись в каком-то месте, это не означало, что все остальное время мы были вместе. Танцовщики следовали скорее за счетом, который отбивал Нижинский, нежели за музыкальным размером. Нижинский, конечно, считал по-русски, а поскольку русские числа после десяти состоят из многих слогов – в осемнадцать, например, – то в быстром темпе ни он, ни они не могли следовать за музыкой.
<...> После 1913 года я видел "Весну священную" только в одной сценической постановке, это было возобновление ее у Дягилева в 1920 году. На этот раз согласованность музыки и танцев была лучшей, чем в 1913 году, но хореография Мясина была слишком гимнастической и далькрозовской, чтобы понравиться мне. Я понял тогда, что предпочитаю "Весну священную" в концертном исполнении. Я дважды переделывал некоторые места из "Весны священной" – в 1921 году для дягилевской постановки, затем в 1943 году (одну "Великую священную пляску") для исполнения (несостоявшегося) Бостонским симфоническим оркестром. <...> Однако я мог бы вечно переделывать свою музыку <...>. При сочинении "Весны священной" я не руководствовался какой-либо системой. <...> Мне помогал только мой слух. Я слышал и записывал только то, что слышал. Я – тот сосуд, сквозь который прошла "Весна священная"».