Антон Адасинский: "В России пока нет пластического театра"
О возвращении в Петербург
Сейчас у нас появилась приятная возможность: мы плотно сотрудничаем с Эрартой. Мы показываем три-четыре серии спектаклей в году. И вместо одного какого-то спектакля на тысячный зал в непонятных условиях, у нас есть конкретная серия спектаклей в уютном зале как раз того размера, где публика видит все нюансы, тонкости нашей работы.
Чтобы почувствовать страну, здесь не надо быть долго. Мы приезжаем работать, нет времени, чтобы ходить по улицам и смотреть на все эти изменения. Есть такая важная строчка у Мандельштама: "но люблю мою бедную землю, оттого, что иной не видал". Хорошая это фраза, ответ на все вопросы. И там хорошо, и тут хорошо, и хорошо там, где нас нет.
О российском зрителе
Раньше театральная публика – это возраст 40-50 лет. Молодежь играла в футбол или слушала дома пленочный магнитофон, а в театр не ходила. Сейчас лица в зале более молодые, благодаря тому, что появились театры, к которым я отношусь с подозрением, типа новой драмы или документальных театров. Но это стало привлекать молодую публику. Это течение, например, уже закончилось, а публика в театре осталась. Теперь она хочет видеть другое.
О пластическом театре в России и последователях
В России пока нет пластического театра. Есть профессиональный балет высокого класса, есть "недобалет", есть модерн, который совсем не наше искусство, есть контемпорари, есть фольклорные вещи. У нас попросту нет таких глубоких институтов отдельно взятых вещей. Поэтому все сводится на уровень мастер-классов, когда рождается такой "недотанец". Это хорошо, потому что люди хотят это почувствовать и этому научиться, но где это взять? Это либо очень дорого, либо очень коротко. То есть сейчас на сцену пока нечего выносить. Очень много вопросов остается к формам танца и пластики на сцене. Иногда появляются новые имена, которым все равно, какой стиль они используют – они представляют свое тело как инструмент. Как мы, например. Мы используем просто язык своего тела, облекая его в форму разных танцевальных школ. Но мы не называем себя "модерн", "контемпорари", мы просто используем все виды обучения телесного.
Наша задача она выше и дальше, чем просто показать движение.
Если я не саморевнив, не самонарциссен, то я не буду закрывать за собой дверь, чтобы после DEREVO ничего не осталось. Я буду воспитывать следующих людей, если на это будут силы, время и интерес. Для меня молодые люди 21-22 лет – это новое и очень горячее поколение, с которым можно работать.
О художнике и власти в России
Если гения прет, если он делает по двадцать премьер в году и не может остановиться, не надо его тормозить. Лучше тормозить тех, кто делает по одной премьере в год, а все остальное время репетирует и тратит деньги. Это понятно и внятно. Но, к сожалению, сейчас стадный менталитет прослойки, критикующей искусство, стал управляемым. Раньше это было хаотично: там покричали, там яйца пошвыряли. Сейчас этим руководят – достаточно ткнуть в кого-то пальцем и пошло-поехало. Одни и те же аргументы, слова – мне это не нравится. Художник не может работать в таких условиях, тогда он уходит в подполье. Он будет работать в ЖЭКе, будет кидать уголь на Камчатке, но все равно будет писать стихи и ставить свои пьесы. Здесь силой доказать невозможно ничего – чем больше будет запретов, тем больше и сопротивление.
Поражаюсь, насколько всех стал интересовать вопрос взаимодействия власти и художника. Я вам скажу честно: настоящих художников это не интересует. У них нет ни времени, ни одной клетки головного мозга, ни единой сердечной струны, чтобы этим заниматься.
Настоящие художники всегда в отрыве от политики. Когда закончится вся эта болтовня бесконечная про чувства верующих и параноидальный атеизм, художники останутся, а это все смоется волной.
Поэтому сейчас копаться в этой помойке нет никакого смысла. Через три года мы забудем имена этих людей, там вообще будут другие фантазеры сидеть – подождите немного, все поменяется. Я вам просто даю совет: не болейте головой по этому поводу.
