Обнаженное человеческое тело очаровывает, влечет, отталкивает, вызывает трепет недоумения или ясное любовное чувство. Как вернуть ему, растиражированному сегодня, лишенному уникальности, смысл однажды даденной страсти и непреходящего памятного умиления, без которых человеку невозможно жить? Каким образом разглядеть его еще раз, что необходимо в нем выискать, чтобы снова пережить трепет самоприятия.
Сегодня индустрия дарит нам возможность приукрашать или уродовать самих себя, соответствовать гламурным мегастандартам, даже находясь в келье личной фотокамеры, заменившей глаз. Нарцисс, узнав себя в речном отражении по-настощему, — погиб, так как не смог пережить самообольщения, ведь лучше, чем собственный отсвет, уже не было никого.
Образы женщин, которых пишет Арсений Блинов, порождены индустриальными нуждами, их накоплены бесконечные ряды, и они стали настолько множественны, что уже пылевидны. Корень слова индустрия, кстати, – дуст, по-гречески пыль. И художник прекрасно это чувствует, страстно, в экстазе индивидуалиста, живописуя не живую натуру, а анонимные сканы, некие заготовки, необходимые лишь для дальнейшей промышленной деятельности. И живописуя их, он занят возвратом им, анонимным, ставшим координатными точками всеобщей изобразительной матрицы, первородных любовных свойств живого, выраженного лишь в индивидуальном, — в рукотворных границах и опознанном цвете. Это такая невозможная алхимия, чудесная обратная работа, когда в мешанине мертвых элементов, нарождается не гомункулюс, а проступает образ собственного сердечного жара, невоплотимый никакими иными средствами кроме искусства.
Поэтому способы преображения тиражного оттиска предстают столь экспрессивными, что кажутся наивными и нежными. Художник дарит им, анонимным торсам, лучшее, на что способен, — прикосновение и цвет. Он расточителен и пылок, будто собирается на свидание, где его ждут и ответно одарят тем, о чем все знают настолько безусловно, что уже и не говорят. Это такое всеобщее, на первый взгляд не нуждающееся в объяснениях, но оно немедленно перестанет существовать и иссохнет в индустриальный тираж без наших личных гимнов и славословий, как след от дыхания на холодном стекле, когда мы делаем шаг назад.