"Один: сто ночей с читателем" Дмитрия Быкова: отрывок из лекции об Алексее Балабанове

Там есть удивительные эмоции, которые называются, например, "фаго" — это такая странная смесь любви и жалости, любви, сострадания и умиления; а есть "кхер" — это такое сочетание боевитости и радости, такое ликующее агрессивное счастье, оскаленное. Ну и ещё штук пятнадцать эмоций, которые подробно описаны разными психологами. Это интересная сформировавшаяся в изоляции субкультура.

Так вот, Балабанов — это гениальный летописец специфических русских эмоций, тех эмоций, которые в России существуют, а в остальном мире непонятны.

Например, у нас есть своё "фаго" — это сложная смесь раздражения и умиления от плюханья в родную стихию. Когда вы возвращаетесь из-за границы и вас сразу умудряются несколько человек по разным поводам обхамить, а потом попадаете в пробку, а потом вы видите, что любой продавец считает себя главнее вас, вы испытываете сложные чувства.

С одной стороны, вам горько, с другой — вы горды. Это такая горькая радость: "Да, вот мы такие!" Этой горькой радостью продиктован "Брат 2". "Брат 1" — это другая эмоция, это особая история. Но "Брат 2" — это: "Да, мы вот такие! Но мы горды этим и этому рады, потому что больше гордиться нечем и радоваться нечему. И мы гордимся тем, что есть". Это сложная эмоция. Я не стал бы её сводить к русофобии или русофилии. Это "полюби нас такими". Это умиление от своей особости, от принципиальной непохожести и от способности долго жить такой жизнью, которой не выдержал бы больше никто.

Смотрите, какую эмоцию, например, транслирует Борис Гребенщиков:

Меня зовут последний поворот,
Меня вы узнаете сами
По вкусу водки из сырой земли
И хлеба со слезами.
В моём дому всё хрен да полынь,
Дыра в башке — обнова;
Мне нож по сердцу там, где хорошо,
Я дома там, где хреново.

Это абсолютно та самая эмоция, которую транслирует и Балабанов.

Другая эмоция Балабанова — очень сложная, редкая и тоже очень русская — это "так жалко, что убил бы!" Кстати говоря, это впервые появляется у Некрасова (тоже великого летописца русской эмоциональной сферы) в известном стихотворении "Так, служба! сам ты в той войне...". Помните, там француз попался, бегущий из России, а он везёт в кибитке, в тележке всю свою семью. Ну, сначала "ухлопали мусью, // Не из фузеи — кулаками!" Потом француженка так по нему убивалась, что и её убили — "И протянулась рядом с мужем". А потом дети "... в голос, бедненькие, плачут" — жалко стало, "да вместе всех и закопали".

У Балабанова эта эмоция прежде всего в фильме "Про уродов и людей". Фильму "Про уродов и людей" приписывали самые разные интерпретации, в том числе абсолютно нацистские: вот есть уроды, а есть люди; и настоящий человек там — вот этот Иоган, которого играет Маковецкий, а все остальные — это влюблённые в него недочеловеки. Нет, это глупо, по-моему. Это фильм, который сделан не ради смысла. И смысл его тёмен. Все эти фрейдистские намёки насчёт морковки, обмакнутой в сметану, фрейдисты пусть оставят при себе. Мне кажется, что Балабанов нарочно их дразнил. Когда вы видите двух голых пьяных сиамских близнецов, которые ещё при этом и песенку поют, — вот это и есть та самая балабановская эмоция: тончайшая смесь ужаса, сострадания и отвращения.

Балабанов жалел людей. Он был человек, чем-то похожий на Петрушевскую — такой же сентиментальный и такой же жестокий.

Особенность этой книги в том, что разговоры о самых разных писателях, литературном быте, забытых именах и прочем происходят спонтанно, "по заказу". Слушатели "ночных разговоров" с Быковым на "Эхе Москвы" сами предлагают тему. А он – ОДИН НА ВСЕХ – включается тут же, в режиме онлайн – и это придает особый нерв общению с большой и невидимой аудиторией.