Рассказ Сергея Носова "Купался Керенский" из сборника "Школьные воспоминания: мой урок литературы"

"Я поведу тебя в музей", − сказала мне сестра, − но у меня не было сестры, это раз, и находился музей, это два, не в Ленинграде, а в Москве, мною еще не посещенной, − как же мне читать вслух про поход в музей, в котором я никогда не был, да еще с несуществующей сестрой? Неправда будет. А то еще: "Ласково смотрит с обложки тетради маленький Ленин с улыбкой во взгляде". Ну, куда же это годится? Нет, к детским стихам о Ленине я был пристрастен.

Я знал, у кого есть про Ленина взрослое, настоящее, решительное, ни на что не похожее – у Маяковского.

5 главных книжных новинок весны: от постапокалиптического триллера до истории речного флота

У нас была дома внушительных размеров книга – "В. В. Маяковский. Избранное", настолько толстенная и преогромная, что, если бы я положил ее к себе в ранец, туда бы уже не поместился пенал. Такая большая.

У нас были дома среди книг даже очень по размерам крупные, и, если там были картинки, я не отказывал себе в удовольствие эти книги листать. А в книге Маяковского были странные картинки, в чем-то загадочные – с выкрутасами. Но привлекали меня они, все эти "окна РОСТа" и прочая агитация, не столько яркостью изображения, сколько броскими надписями. "Нигде кроме как в Мосельпроме" воспринималась как "Эники-беники ели вареники", и было что-то по-детски привлекательное в этом взрослом незадачливом юморе: "Лучше сосок в мире нет − готов сосать до старости лет". А история, наглядно дополненная картинками, про кого-то там, кто не мыл фрукты и заболел холерой, запоминалась наизусть с первого же прочтения. "Пейте воду оную только кипяченую". Я и не пил из-под крана.

О том, что Маяковский сам собой легко запоминается, я знал еще по общеизвестному – про то, что такое хорошо и что такое плохо; правда, к этому стихотворению у меня были, помню, вопросы, но уже не вспомнить, какие.

В общем, о содержимом толстой книги я был неплохо осведомлен и точно знал, что там много про Ленина.

Что может быть лучше про Ленина, чем поэма, которая так и называется – "Владимир Ильич Ленин"?

Зная о ней, я на нее я уповал.

В тот вечер мои родители куда-то ушли, бабушка, судившая о Ленине, на мой взгляд, очень поверхностно и ничего не понимавшая в Маяковском, готовила ужин на кухне, так что я − по принципу "двое в комнате – я и Ленин" − в одиночестве вызывал ленинский дух при посредничестве поэта-трибуна.

Поэма про Ленина оказалась неожиданно сложной. Мне казалось, она должна была быть повеселее. Читать ее стало мукой для меня. И еще я не ожидал, что она будет почти бесконечной.

В эту книгу, где стихи на каждой странице давались в два столбика, вообще понавпихивалось невероятно много всего – гораздо больше, чем мне представлялось прежде, когда я листал ее без цели найти про Ленина.

Я уже засомневался, про Ленина ли поэма "Владимир Ильич Ленин".

Понял, что не дочитать мне ее даже до середины.

Стал искать про Ленина другое что-нибудь. Вот нашел стихотворение, "Владимир Ильич" называется, но тоже какое-то заковыристое. А вот: "Ленин с нами". Сравнительно небольшое. "Ленин с нами" оказалось тем же "Владимиром Ильичем Лениным" (не путать с только что упомянутым "Владимиром Ильичем"), но в укороченном виде.

В серединке "Ленина с нами" улавливалось что-то сюжетное, − я и решил воспользоваться серединой.

Купался
Керенский
в своей победе,
задав
революции
адвокатский тон.
Но вот
пошло по заводу:
− Едет!
Едет!
− Кто едет?
− Он!

Дальше речь шла о броневике, так что было понятно, кто это он – разумеется, он − это Ленин едет на броневике, а рабочие на заводах видят и кричат друг другу: "Он, он!" − то есть Ленин, смотрите!.. Не понятно значение слова "адвокатский". И что значит "задать адвокатский тон"? С какой стати задавать его революции и почему этим занимается Керенский. И что это у него за победа такая, и почему он в ней решил искупаться?

Должен заметить, что первоклассники тех лет были осведомленнее нынешних – во всяком случае, по части родной истории. Мы знали не только о том, что был Ленин, но и о том, что были другие – например, Каплан, Керенский. Про Каплан я еще до школы слышал во дворе от одного мальчика, что Ленин простил Каплан и она до сих пор жива и проживает где-то в Сибири. А про Керенского я знал, что он убежал в женском платье. А еще был Котовский, которого показывали по телевизору (у нас дома был телевизор "Луч"): "Ноги на стол! Я Котовский!" − это знали все в школе.

И в город,
Уже
заплывающий салом,
вдруг оттуда,
из-за Невы,
с Финляндского вокзала
по Выборгской
загрохотал броневик.

Почему город заплывал салом, я и сейчас не совсем понимаю – есть версии, но в них не уверен. С броневиком проще. На стене в школе у нас был изображен броневик, и Ленин на нем стоял и протягивал руку. Так что с броневиком все понятно было. И, конечно,"Аврора". Правда Ленин, когда "Аврора" стреляла, был не на ней, а в Смольном. Да: броневик, шалаш, "Аврора", Смольный. Вот наша история.

Только сало-то все-таки тут при чем? Да и далее, после сала, как-то смысл затуманивался. Определенно, Маяковский – сложный поэт.

И тем не менее, запомнилось очень легко – просто само влезло в голову.

Пришли родители. Удивились выбору. Проявления самостоятельности в семье ценились. Отец попытался проинтерпретировать поведение Керенского и разъяснить значение некоторых слов. Он мне всегда все объяснял обстоятельно. Я решил, что я кое-что стал улавливать. Были вопросы по форме − что смущало, так это сама "лесенка" Маяковского – я все еще не понимал, для чего так коряво печатают его стихи.

Не знаю, сам ли отец мой до этого додумался или их так учили в школе, но объяснение его было следующим. Он сказал: "Понимаешь, Маяковский выступал на площадях при большом скоплении народа, а звук в воздухе распространяется со скоростью триста шестьдесят метров в секунду, ну я тебе уже про это рассказывал, здесь неизбежна задержка фронта звуковой волны, − иными словами, Маяковский должен был выкрикивать слова по отдельности, чтобы каждое могли услышать на задних рядах, это и отражено в книге, тут просто показано, как это надо читать. Это же ораторские стихи, понимаешь?"

Я понял.

Я понял, что должен читать как оратор.

Жюри из шести человек сидело за тремя сдвинутыми столиками. Добрый дедушка Ленин, окруженный детьми, висел на стене. В состав жюри входили – наша учительница Вера Александровна, школьный библиотекарь, не помню имени-отчества (она всегда заставляла нас пересказывать содержание прочитанных книг, прежде чем выдать новые на руки), студентка-практикантка в квадратных очках, старшая пионервожатая, озадаченная еще и шефством над октябрятами, каковыми мы были, а также двое с виду суровых мужчин, что-то, вероятно, преподающих в старших классах (один из них, догадываюсь, был секретарем парторганизации преподавательского состава, или как она там могла называться).

Конкурсанты выступали с какими-то малышовыми несерьезными стихами, а члены жюри, с одинаковым вниманием всех выслушивая, поощряли каждого прочитавшего словами "очень хорошо" или "молодец, спасибо".
То-то будет, когда я выступлю!

Я чувствовал: у меня нет конкурентов.

По алфавиту мне надлежало читать где-то в середине мероприятия.

Когда пришла моя минута, я занял место перед жюри и объявил, как полагается, свой номер:

− Владимир Маяковский. "Ленин с нами".

После чего набрал воздуха в грудь и закричал:

− Купался!!!

Потом сделал необходимую паузу, чтобы воображаемая публика как бы на городской площади услышала мое "купался" в самых последних рядах, и выкрикнул имя того, кто собственно купался:

− Керенский!!!

И теперь уже – где купался (это была третья ступенька лесенки):

− В своей победе!!!

− Задав!!!

− Революции!!!

− Адвокатский тон!!!

Поглощенность образом поэта-трибуна не помешала мне заметить некоторую странность в поведении членов жюри – я уловил какое-то среди них шевеленние.

− Но вот!!! – продолжал я, форсируя голос.

− Пошло по заводу!!! – продолжал я, стараясь призвать членов жюри к вниманию, тогда как шевеление среди них лишь увеличивалось.

− Едет!!!

− Едет!!! – кричал я.

− Кто едет?!!!

− Он!!!!!

Странно, но они слушали меня невнимательно, словно они вспомнили о своих каких-то делах (всех внимательно, а меня – нет). Библиотекарь отвернулась к стене, будто разглядывание Ленина с детьми её более увлекало, чем то, что я про Ленина сейчас читаю. Иные и вовсе полезли под столы поднимать внезапно упавшие карандаши и другие предметы. Один из суровых мужчин внезапно решил полить цветы на подоконнике – он поспешно поднялся из-за стола и как-то бочком, отвернувшись от меня, словно я и не читал Маяковского, проскользнул к окну, взял лейку и, стоя спиной ко мне, стал поливать кактус. Одна лишь Вера Александровна смотрела на меня, как-то необычно высоко подняв брови (они слегка подергивались), так что я читал, обращаясь именно к ней, словно она одна заменяла всю массу народа на воображаемой площади:

− И в город!!!
− Уже!!!
− Заплывающий салом!!!

Тут и у нее упал карандаш, брови ее еще сильнее задергались, и она, спохватившись, полезла за карандашом под стол.

Мне некогда было отвлекаться на нюансы восприятия моего выступления, но так получалось, что самое главное про броневик, про то, что "была проста машина эта" и про "дыхание ее броневое", я читал в пустоту. Наверное, декламация стихов Маяковского действительно требует особой выразительности в подаче, и я решил утроить свою ораторскую энергию, дабы достучаться до сердец членов жюри.

− И снова!!!
− Ветер!!!
− Свежий и крепкий!!!
− Валы!!!
− Революции!!!
− Поднял в пене!!!
− Литейный!!!
− Залили!!!
− Блузы и кепки!!!
− Ленин с нами!!!
− ДА ЗДРАВСТВУЕТ ЛЕНИН !!!!!!

Я замолчал. Никаких "молодец, спасибо" или "очень хорошо" не последовало. Вместо этого прозвучало чьё-то хриплое: "Перерыв", − и члены жюри устремились к выходу.

Возможно, я бы забыл этот эпизод, но спустя годы мне, уже повзрослевшему, напомнили о нем родители. Оказывается, Вера Александровна после родительского собрания интересовалась у них, сам ли я выбрал Маяковского. По секрету она рассказала о сильнейшем впечатлении, произведенным выступлением их сына. Главная забота жюри была, оказывается, не расхохотаться в голос. Я понимаю. Сейчас. Хотя что тут смешного, думаю я сейчас. Мне и тогда казалось и сейчас кажется, что я выступил лучше всех. Ну, если не лучше, так – круче. Ведь круче?

Хотел бы я сейчас посмотреть на себя тогдашнего.

А все, наверное, потому, что я выглядел моложе, чем был – вот почему. Мне уже исполнилось восемь, и до завершения моего первого учебного года оставался всего месяц, а выглядел я на дошкольника, который только еще собирается взяться за ум. Честно признаться, это драма всей моей первой половины жизни – мне всегда давали меньше, чем мне было на самом деле.

Короче, я удивился, что не получил первое место. Своим выступлением я остался доволен. Досады не было, но было все-таки странно, что не оценили взрослого Маяковского. Адекватно поданного, хочется добавить сейчас.

А победителем была объявлена, кажется, Маша Татевосова – не то за пресловутое (на мой тогдашний взгляд) "я поведу тебя в музей", не то за что-нибудь вроде "я маленькая девочка, танцую и пою..." Или нет? Не помню уже. Может быть, и не она. Может быть, Наташа Баранова. Врать не буду.

Помню точно, что первым призом была книга "Сквозь ледяную мглу". Позже я узнал, что и там было про Ленина. Как он чуть не провалился под финский лед, когда уходил в эмиграцию, спасаясь все от того же Керенского. Хотя нет. О чем это я? Откуда Керенский? Керенского тогда еще и близко там не лежало.