Образованным детям полагается иметь представление об античной истории. Сначала – хитрые, злопамятные, ленивые, не любившие мыться, но творческие древние греки. Потом – грубые, суровые, прямые, воинственные, но страшно любопытные чистюли-римляне. Бывали ли вы в Константинополе, то есть, пардон, Стамбуле? Тогда видели, что стало бы с греческой культурой, если бы римские «солдафоны» не подхватили, переняли, развили и вознесли ее на пьедестал. А что больше всего подходит пьедесталу? Правильно, – скульптура.
Скульптурный потрет, просуществовавший в Греции не более сотни, развивался потом в Риме целые две тысячи лет. Сначала свергнувшие архаичных царей римляне стремятся к точному портретному изображению. Это порой отталкивающие морщины и грубые черты лица. Черты тех, кто был способен казнить своего сына, как казнил бы любого другого – за нарушение военного приказа. Потому что закон сильнее уз. Но вот Цезарь убит, власть узурпирует первый император – и лица Октавиана Августа и членов его семьи изображаются идеализированно: ведь ему поклоняются как богу. Проходит около ста лет – и чудовищу Нерону придают еще большую одухотворенность. Потом лица шлифуются, волосы огрубляются до «шапки», зрачки в глазах начинают не рисоваться, как ранее, а вырезаться: это расцвет. Но за ним всегда упадок. Волосы перестают изображать пышными, делая только насечки на камне, зато черты лица изображают очень выразительно. И это как-то сочетается и с «деньги не пахнут», и с непрекращающимися убийствами императоров вместо со всеми домочадцами.
Ну и – всего за 1000 лет до «Стамбула», – лица становятся всё более обобщёнными: это введенное христианство уже начало свой путь к иконе. И римский портрет плавно заканчивает свою историю, становясь основой для портретного искусства эпохи Возрождения. Но это произойдет еще через сотни лет.